Документи
Витяг зі стенограми бесіди співробітника оргінструкторського відділу КП(б)У Ваксмана з Устинією Пащенко про київське підпілля
07 вересня 1944 р.
СТЕНОГРАММА
беседы с тов. ПАЩЕНКО Устинией Абрамовной ( Люся)
Беседу проводил тов. ВАКСМАН.
Тов. ВАКСМАН – Расскажите о периоде времени Вашей связи с подпольной партийной организацией гор. Киева, что этому предшествовало.
Тов. ПАЩЕНКО. – В Киеве я была оставлена третьим спецотделом НКГБ УССР. В то время начальником отдела был Завгородний, затем он уехал и остался Желай. Желай вызвал нас к себе, нас было несколько девушек и спрашивает – кто хочет остаться в Киеве для работы по заданию органов. Я согласилась. 10 сентября 1941 года нам дали паспорта, мне дали паспорт не на мою фамилию, дали справку о том, что я работаю в университете.
10 сентября приехал «Кудря» (Кучеренко Иван). Нас было четыре девушки и нам сказали, что мы будем работать под его руководством. Мы стали спрашивать, что будем делать, он нам ответил, что работа найдется.
16 сентября один хлопец из нашей группы бежал и нас решили вывести из Киева. 18 сентября вместе с другими сотрудниками Наркомата, мы выехали из Киева, доехали до с. Харковцы, остановились, что-то случилось с машиной и мы пошли пешком. Через несколько дней мы остались вдвоем с Хохловой Александрой Игнатьевной. На Яготинском шоссе мы встретили одного нашего сотрудника – Скоробогатова. 26 сентября 1941 года мы попали в окружение и нас забрали в лагерь, где мы пробыли до 2 октября 1941 г., а Скоробогатова взяли 29 сентября 1941 г. в лагерь для военнопленных. 2 октября 1941 г. нам удалось уйти из лагеря. Мы все время пытались уйти, тем более, что Шура знала, что Хохлов Виктор – ее брат, был оставлен в гор. Киеве по какому-то заданию. Мы с Шурой решили так – если нам не удастся перейти фронт, мы вернемся в Киев. Так мы и сделали, 7 октября мы возвратились в Киев. Пришли прямо на квартиру Хохлова на ул. Ворошилова, 2, его там не застали. С Хохловым мы встретились у Шуриной тетки, которая жила на Борщаговской, 72, кв. 2.
Хохлов начал нас спрашивать как мы попали в Киев, мы все ему рассказали, – как нас вывезли, как мы убежали из лагеря. Он нам сказал – хорошо, что добрались до Киева, будем работать вместе. Он здесь в Киеве оставался и работал на заводе «Большевик» в котельном цехе, рабочим, а жил в своей прежней квартире. Его часто спрашивали член ли он партии, а ведь его исключали, а потом восстановили, так он отвечал, – нет меня исключили и я не восстанавливался.
Через месяц пришли Ивкин и Ревуцкий. Пришли они в октябре или в начале ноября 1941 года. Встретились мы с ними на квартире у Хохлова (Первая дачная, дом № 5). Ивкин тогда пришел, помню, с бородой, солидный, у Ивкина и Ревуцкого были партийные билеты. С тех пор мы начали работать все вместе.
(т. ВАКСМАН – Расскажите о судьбе каждого человека).
Виктора Хохлова задерживали на заводе несколько раз, подозревая его в диверсионной деятельности. Хохлов сам и по его заданию часто портили электропровода и отвинчивали гайки. Когда 14 марта 1942 года его вызвали в контрольную будку, то Илющенко спрашивает у Хохлова – зачем перерезаешь провода и снимаешь гайки. Он все отрицал. Присутствующий при этом чех – Лыло сказал на Хохлова, что он коммунист, а Хохлов утверждал, что он давно исключен из партии. Затем его отпустили. Не знаю что было до этого, но 12 марта Хохлов ушел с Гарматной и пошел жить к Бенявскому, который жил на Большой Житомирской, 16, кв. 6. Там он и остался, у него была высокая температура и его не отпустили, до этого он ходил к Аристарховой. С 14 по 21 марта он был в тяжелом состоянии, 19 марта мы вызывали к нему профессора Солнцева, который говорил, что он безнадежный, Галина Матвеевна через аптеку доставала необходимые медикаменты, но ничего ему не помогало. 20-го числа он дышал только кислородом доставленной кислородной подушкой. У него признали менингит, крупозное воспаление легких и сыпной тиф. 21 марта он умер, но похоронить мы его смогли только 23 марта 1942 года. Мы опасались его выносить. Кузнецов, Бинявский Виктор и мы помогали, вынесли его в ковре, а гроб был приготовлен на одной из улиц. Похоронили мы его на Лукьяновском кладбище. На похоронах я была, Бинявский и еще несколько человек.
7 июня 1942 г. были арестованы Ивкин и Ревуцкий, а 9 июня – Пащенко.
Вот как был арестован Ивкин – у него было назначено свидание в воскресенье – 7 июня с Аристарховой, назначено оно было в садике около завода «Большевик», в 12 час. дня. В то время Ивкин был на квартире у Стрелковского, а Ревуцкий был у сестры – на четвертой Дачной. Когда Ивкин увидел через окно, что Аристархова сидит в саду, он тоже вышел. Аристархова сидела не одна, с ней сидела девушка Шура, которая жила на Заводской, кв. 5. Ивкин подошел к ним, и в это же время подошел кто-то гражданский и схватил Ивкина за волосы. Ивкин вырвался и стал бежать, сразу же стали стрелять из автоматов. Его поймали, забрали и девушку эту взяли, а Аристархова пошла дальше. Как говорят, она сразу пошла на квартиру Ревуцкого. Там же живет Катя Форвот, которая рассказывала, что она слышала стрельбу, а Шура Хохлова – сестра Виктора, была в это время у Кати, Шура поняла, что стрельба была в направлении квартиры Ревуцкого. Ревуцкого взяли прямо с квартиры, забрали его, сестру и девочку лет двенадцати. Знаю, что Ивкина при аресте ранили и повезли в больницу. В этой больнице работала, кажется, двоюродная сестра или тетя Марии Парфирьевны. Вот она-то и рассказывала, что все в больнице говорят – привезли секретаря горкома. К нему пригласил профессора, но Ивкин просил – не спасайте меня, а дайте мне яду, чтобы я умер, все равно я ничего не скажу, пусть погибну я один. Родственница Козловой, когда сменилась с работы, пришла к Козловой и сказала, что Ивкин просит яду, затем пошла к Морозову, достали яд, но когда она вернулась с ядом в больницу, там Ивкина уже не было. Так больше мы о нем ничего не знали.
За Пащенко Сергеем пришла Аристахова, и с ней еще 4 человека, приехали они на машине в село. Машину поставили в центре села. Пащенко в это время был в селе у своего брата. Когда Аристархова вошла в дом, сразу спросила, – а где Люся и Шура, в Киеве, или в селе. В это время зашла мачеха и говорит, что Люся в Киеве, тогда Аристархова спрашивает, а где Сережа, мачеха говорит – зачем он вам нужен, я, говорит, иду в Киев и он мне нужен. А он предупредил в селе, что возможно из Киева придет девушка, тогда ему надо об этом сказать. Мать подумала, что это та девушка и есть и сказала, что Сережа сейчас у Насти шьет пиджак. Аристархова спросила – как фамилия хозяина квартиры где Сережа, мать ответила, что не знает. Это было в 11 часов утра, ее у нас покормили и она вышла, думали, что она ушла в Киев. К ней навстречу вышли гражданские, они переговорили и пошли все вместе на квартиру к Сергею Пащенко. В это время в хате была невестка с ребенком. Они зашли в хату, брат сидел за швейной машиной, Аристархова ему улыбнулась, поговорила, а затем сказала – мне Сережа надо идти в Киев, уже 12 часов. Она оставила его и вышла. Сережа сел за машину, а невестка не успела выйти, как в это время вошли двое в немецкой форме и двое в гражданской и говорит – ты арестован. У невестки стали просить веревку, чтобы его связать, она сказала, что веревки нет. Тогда они сами нашли какую-то веревку, связали ему руки и спрашивают – где оружие, он говорит, что оружия у него нет. Они говорят – правильно, твое оружие в Киеве, ты его с собой не берешь. Потом они повели его в машину, где сидела Аристархова. Увели его 10 июля 1942 года. Мать ходила узнавать его судьбу, вперед я хотела сама идти, но воздержалась идти в гестапо – на Короленко, 33. В гестапо сидела переводчица, которая давала всякие справки, она посмотрела в книгу и говорит – передачу мы от Вас не примем и больше сюда не ходите. Мать еще три раза ходила, но узнать ничего не могла, а 17 июля, в газете «Украинское слово» было сообщено, что Ревуцкий, Кудряшов Владимир, Пащенко Сергей и Левицкий были расстреляны. Была небольшая статья, в которой было указано за что они расстреляны и что жители города Киева благодарны гестапо за то, что их расстреляли.
(т. ВАКСМАН – После провала организации куда Вы ушли).
Я пошла к Балычеву – это работник Наркомата Государственной Безопасности Союза ССР.
(т. ВАКСМАН – А как Вы с ним связались).
Ивкин тоже был связан с ним. Был один работник 3-го спецотдела Беребень, она знала, что мы оставлены для работы в Киеве. 7-го февраля 1942 года она была выброшена с самолета, который прилетел из Воронежа. Приземлились они в Житомирских лесах и неудачно. В Киев прибыли 12 апреля 1942 года. Она знала мою квартиру и Хохловой, но не нашла нас там, встретила нашего шофера Богуша и сказала ему, что как только встретил кого-либо из нас, чтобы обязательно к ней зашли. Рассказала, что она оставалась в Харькове, а теперь решила перебраться в Киеве. Велела прийти к ней на квартиру на ул. Чапаева, 2, кв. 8. При встрече шофер нам об этом рассказал и мы пошли к Беребень. Она нас расспрашивала – есть ли какая-нибудь организация, знаем ли мы кого-нибудь. Мы говорили, что никого не знаем и никого из старых работников здесь не осталось. Она видит, что мы неоткровенны, тогда она говорит – Девушки, вы не бойтесь, я могу Вам рассказать, что я прибыла по заданию, по какому не сказала, а если вы мне не верите, то вот в доказательство могу показать вам ценности. И действительно у нее были золотые пятерки, кольца и еще какие-то вещи, говорит, что все остальное пропало при посадке самолета. Мы ей сказали, что у нас есть начальник группы Балычев. Она просила связать его с ней, так как хочет кое-что ему передать. Мы пришли к Ивкину, он в это время был на квартире у Стрелковского, говорим ему, что есть тут одна радистка. В то время был еще Ушаков Борис, который устроился на работу в горуправе. Ивкин нам сказал, что надо встретиться с Балычевым. На другой день мы привели Балычева и он долго беседовал с Ивкиным и Ревуцким, ночевал у них и на второй день ушел. Он посылал нас раза два с письмом на Гарматную, что было в письме, не знаю. 16 мая Беребень и Паша решили идти обратно, мы тоже просились, но нас не пустили. Знаю, что они перешли линию фронта и о них больше ничего не знаю. С тех пор Балычев часто встречался с Ивкиным. Когда получился провал организации, Балычев жил на Пушкинской, 21, кв. 19 и с ним жила радистка Галка, правда, рации уже не было. Галя рассказывала, что когда они приземлились, то закопали свое оружие, а позже Хохлова с Галкой ходили километров 70 в район ее выброски, но оружия не нашли.
11 июня мы пошли к Балычеву и говорим – людей забрали, что нам делать. Он говорит – уходите из Киева. Я решила уйти, Хохлова решила подождать дня три, а потом прийти. Шура к нам не пришла, а осталась в Киеве и пошла к Тодору на квартиру, ул. Чапаева, 4, кв. 31. В том же доме жила Марфуша, которая работала мастером на этом заводе и еще в то время, когда был брат Хохловой. Аристархова знала где Хохлова, пошла на завод и якобы хотела передать ей записочку от Пащенко – моего брата. Она пришла на завод и спрашивает – скажите, кто Ануфриева Марфуша, ей показали, она спрашивает у Марфуши – где Люся и Шура, а Марфуша рассказала, что Шура бывает у Галки – это жена Тодора. И вот, однажды утром, Шура хотела уйти, но видит, что во дворе группируются немцы, она хотела броситься с четвертого этажа в окно, но Галка ее не пустила. Они зашли в квартиру и узнали Шуру, среди них был Тимофеев – футболист, но когда[-то] жил на одной улице вместе с Хохловыми. Он говорит – Шура, сколько мы тебя ищем, а Шура отвечает – Вас тоже найдут. Забрали они Шуру и хозяина квартиры. Тодор знал этого Тимофеева и потом он рассказывал, что когда Шуру привели, она села в кресло, а Тимофеев начал ей говорить – Что ты путаешься, ничего из этого дела не выйдет и ты погибнешь. А Шура отвечает – Ничего, за одну мою голову погибнет много ваших голов. Тодор просидел три дня, а потом его выпустили. Тодор после ареста к нам уже не заходил, от этом я уже слышала в марте месяце 1943 года, когда я связалась с отрядом. Мне говорили, что Шуру арестовали на улице Чапаева. Теперь, уже когда я пришла в Киев, я была у Галки, она очень обрадовалась, забрала у нее туфли, но больше к ней не заходила. Второй раз я к ней зашла, когда Киев был освобожден.
(т. ВАКСМАН – А какова судьба руководителя группы Балычева),
Я больше его не видела. Последний раз видела 11-го июня 1942 года. Сейчас я его тоже не встречала, я в Накомате слышала, как говорили, что в какой-то тюрьме на стене за фанерой было написано его рукой – погиб за родину.
Говорят, что Беребень предательница. Она в Киеве встречалась еще с одним сотрудником Мазурок Володя, который жил на Новолубянской, он приносил оружие, заходили раза два, а перед самым приходом Красной Армии она его выдала.
(т. ВАКСМАН – А куда девался Тимофеев Борис).
Тимофеев есть, он живет на Полевой улице, дом № 105, кв. 1. Он работал в индустриальном институте комендантом, сейчас нигде не работает, пьет, гуляет. Мне об это рассказал Мельников – рабочий завод. Я уже сообщила о нем, просила, чтобы забрали, но он ходит до сегодняшнего дня.
(т. ВАКСМАН – Расскажите, что Вам известно о самой Аристарховой, кто есть из членов семьи в Киеве и какое отношение они имели к предательству).
Я знала ее мать, она жила на Тургеневской, 28 и Вера жила с ней, нигде не работала при немцах. У матери было две дочери и два сына. Муж Аристарховой был арестован еще до войны и его посадили на один год. Как видите семья из пяти человек, жили они бедно. Старшая дочь работала на аэродроме, а Вера Аристархова нигде не работала. Мы все им помогали, считали их своими людьми и делились продуктами. Мать все говорила – не нужны мне эти продукты, не хочу, чтобы Вы этим занимались. Когда получилось предательство, говорят, что Вера Аристархова до этого попалась на Печерске, в руки гестапо.
Я помню такой случай, когда мы были в 1942 г. в городе, шли по бульвару Шевченко, видим останавливалась машина, из нее выходит мать Аристарховой, мы даже подумали, что это за нами. Она вышла из машины и мы слышали, как она сказала, – я все сделаю и потом пошла в противоположную от нас сторону. Машина была гестаповская. Жила она тогда уже не на Тургеневской, а на Лукьяновке в блочном доме. Где ее старшая дочь, я не знаю, а Вера говорят удрала с немцами.
(т. ВАКСМАН – Что случилось с Кучеренко Константином).
Кучеренко я видала два раза в 1942 году. Его все называли Костя, он последнее время в 1941 г. работал секретарем горкома комсомола. Как Кучеренко я его знала еще с 1937 года. В период оккупации и связи с ним, Ивкин и Ревуцкий называли его Костя.
(т. ВАКСМАН – Какова его судьба).
Когда я была в отряде на левом берегу Днепра, к нам пришел из отряда «КИМ» связной и рассказал о том, что Кучеренко арестован, что он оказался предателем. Его выпустили и дали ему хорошую квартиру, на какой улице, не знаю, у него на квартире свет, радиоприемник. Он встречает своих знакомых, приглашает идти слушать радио и оттуда людей забирают.
(тов. ВАКСМАН – Что Вам известно о средствах организации, за счет чего они жили).
Сначала все ценности хранились у Виктора Хохлов. Еще до смерти он как-то говорил, что есть склады, проживем, а когда был провал Ленинского и Петровского районов, говорили, что все пропало. Затем Хохлов говорил, что есть склад на кладбище, но там тоже ничего не оказалось. Хохлов, когда был болен, говорил, что на Лукьяновском кладбище есть склад, рассказывал, что там, где похоронено четыре моряка, в том месте надо искать. Ивкин посылал ребят и Морозов тоже, но говорят, что ничего не нашли. Часть ценностей были у Аристарховой. Мы знали, что у нее были часы. Когда умер Хохлов, мы ходили за часами к ней, но она говорила, что у нее часов нет. Была часть ценностей у Карнаухова, он также должен был их закопать. Мы хотели из квартиры Карнаухова забрать кое-какие домашние вещи свои и матери сказали, что придем в 8 часов утра назавтра, но мне не советовали ходить в эту квартиру, а я решила ничего этим сволочам не оставлять. Дело в том, что отец Карнаухова, как только появились немцы, побежал их встречать и вот так получилось, что мы пришли не в 8 час., как условились, а в 11 и когда стали подходить к дому, то увидели, что со двора выходит полиция. Больше мы в эту квартиру не ходили.
Вообще подпольщики городской организации жили материально очень тяжело. Ради общего нашего дела, с этим тогда никто не считался, а работали на благо Советской Родины.
( ПАЩЕНКО)